Ей исполнился один месяц, когда мать от нее отказалась. Что ж, совсем не редкое по нынешним временам событие.

Ей было сорок, когда она наконец свою мать нашла. И сразу решила забрать эту старую, незнакомую, отринувшую ее женщину к себе. А вот это уже редкость из редкостей. Не осыпать градом упреков, не проклясть - разом все простить? Говорят, добродушен тот, кому везло в жизни.

Ну, посмотрим.

- Ваше первое детское воспоминание?

- Конское копыто над моей головой. Мгновение - и, перепрыгнув через меня, лошадь унеслась дальше.

- Лошадь? Где же это было?

- В детдоме. С тех пор я помню свою жизнь. Помню, как переезжали в другой - школьный - детдом. Хороший оказался.

- Да? Чем же?

- Порядок был исключительный. В 7 утра побудка, завтрак, потом шли в школу. После школы обед и до 5 часов уборка территории, уборка дома. Затем полдник и до 8 часов готовка уроков. Ужин - и до сна какие-нибудь занятия. Четыре раза кормили! А один вечер в неделю был свободный - мы могли выйти из дома, погулять по территории.

- А что тут хорошего?

- Да вы что? Я потом от других детдомовцев такого наслушалась!.. У нас похоже на семью было. Младших мы защищали, в школе не раз кулаки в ход пускала, когда их дразнили, обижали домашние. А когда меня наказывали, отлучали от столовой, ребята мне в спальню всегда еду приносили.

- Наказание едой, спальни огромные, как в казарме, не уединишься...

- А я любила спать под кроватью. Бывало, и днем залезу, читаю там или просто лежу, думаю.

- Была любимая книга?

- Тогда, в детстве, не помню. А сейчас, по жизни, - «Три товарища» Ремарка. Вот это любовь, вот это дружба... А думала я тогда об одном: почему ко мне никто не приезжает, не навещает меня? Ко всем приезжают мамы, а то и папы, хоть и лишенные родительских прав, или тети какие-нибудь. У нас на 180 человек только две или три девочки были, к кому никто не приезжал. И я все думала: где же моя мама?

- А вы спрашивали об этом?

- Это было не принято. Я просто залезла как-то в комнату, где хранились архивы, нашла свое дело и под лестницей прочитала. Толком ничего не поняла, одно в память врезалось на всю жизнь: мать - Тимохина Галина Георгиевна, г. Алексин. А я же Тимохина Лена.

- Вы часто плакали, Лена?

- Нет. Кулаки мне заменяли слезы. Ну, не всегда, конечно, я кулаки пускала в ход. Иногда просто сожмешь их крепко, до боли... (Молчит. Вспоминает.) Когда я училась уже в училище после 8-го класса, мне так хотелось, чтоб меня любили - ну, не ругали, не говорили: такая-сякая, не пришла там на урок... А у меня была единственная юбка, я ее нечаянно прожгла - стыдилась из общежития выйти... Другие-то девочки одевались хорошо, красиво... Потом помогли мне с одеждой. Но я чужое брала через силу.

- Почему?

- Жалости не любила никогда.

- А что за училище?

- Я училась на повара. Сначала думала, почему меня из детдома в повара направили? Я же занималась спортом: у меня первый разряд по лыжам, и легкая атлетика мне хорошо давалась, я на соревнования ездила. Хотела быть спортсменкой. Или художницей - дружила с картинами. Рисовать любила. Потихонечку до меня дошло, почему наш директор меня в повара определил. Он был очень хороший, сам детдомовский, знал, что такое голод. Это я окончательно поняла, когда работала в столовой, в закрытом секретном городке Шиханы, где и сейчас живу. Но из столовой мне пришлось уйти.

- Почему?

- Руководство сменилось. Директором стала моя землячка. Ну, не землячка, а как сказать...

- Тоже детдомовская?

Из 2 миллионов брошенных детей большая часть - социальные сироты, то есть сироты при живых родителях.

- Нет-нет, у нее есть родители, научные работники, она обеспеченная, потом замуж вышла. Мы просто из одного училища. Вместе пели под гитару, на вечера ходили. Все это в душе осталось, понимаете? И вот встречаю я ее и так радостно: «Здравствуй, Лена!» А она: «Не Лена я тебе, а Елена Николаевна». И прошла мимо. На следующий день я подала заявление об уходе. И поваром уже не работала никогда.

- И кто же вы теперь?

- Сапожник.

- Вы - сапожник?

- А вы знаете - мне нравится. И машины эти сапожные нравятся, и самой старое в новое переделывать. У меня сразу фантазия включается. Правда, правда. Я вам такую латку на обувь поставлю, что вы свою дырку и не найдете. У меня своя мастерская теперь, а начинала я подмастерьем у одного мужика. Но он так пил! Я вынести этого не могла.

- Ну, не зря ж говорят: «Пьян, как сапожник».

- Но я-то пила до того, как сапожничать начала.

- Вы пили?

- Настоящей алкоголичкой была. С 25 до 30 лет. Как ушла из столовой, так и покатилась моя жизнь под откос. Тут как раз кабаки стали открываться, я - туда, познакомилась с дурными ребятами... Защиту искала. Больше я ее нигде не видела. Допилась до того, что пришлось домик свой отдать одной хитрой женщине: она мне на опохмелку все деньги подкидывала, будто жалела. А потом и предъявила счет. Оказалась я на улице. Вот где страшно-то было... Друзья от меня отвернулись, остались одни собутыльники. А ночевать где-то надо - пускали за бутылку. Без бутылки я не человек, получается. (Темнеет лицом, но продолжает твердо, безжалостно к себе.) У меня три судимости - драки, дебош. Так я справедливость искала. Но я не сидела. У нас судья такая хорошая женщина, даже меня к себе домой приглашала. У нее муж детдомовский, понимала, что я водкой заливаю.

Вы знаете, я в свой детдом ездила. Уже его расформировали, там был детский дом инвалидов, а я все ездила. Приду, в беседке посижу, все вспомню и ухожу... Понимаете, тогда в детдоме я не так глубоко чувствовала, что я круглая сирота. А в Шиханах появилось много знакомых, друзей - и у всех семьи. Я видела, как матери за детей переживают, как заботятся... Мне было так горько, так обидно - ну почему я-то одна?

- А вы свою маму пытались найти?

- Конечно. Ездила я в Алексин, это в Тульской области. С трудом, но добыла там адрес. Нашла дом, зашла в квартиру: там о такой и не слыхали. Тогда я собрала старушек: я вам мороженое куплю, говорю, вспомните Тимохину Галину Георгиевну. Нет, не вспомнили. Мороженое я им, конечно, купила, но так и уехала ни с чем.

- Лена, скажите правду - вы сейчас пьете?

- Ни рюмки, ни капли.

- Да? Как это случилось?

- Это все Ирина Антоновна. Но сначала... (Задумывается, видно, не решается рассказать нечто сокровенное.) Об этом мало кто знает... Но сумею ли найти слова, чтоб вы мне поверили... Такой случай... (Решившись.) Как-то в очередную пьянку поехали мы на природу. В степь. Нашли какие-то посадки, стали выпивать, вечер прошел, ночь наступила, все пьем. А мне это уже все так обрыдло, сил нет, как хотела бросить, как завидовала тем, кто мог продержаться хоть неделю. Ну, просто повеситься остается... Встала я и пошла в поле. И там вдруг, неожиданно даже для себя, упала на колени и стала молиться. Да просто криком кричала, просила, чтоб больше не пить, чтоб найти нормальную работу, чтоб у меня мама, семья была.

И вот, когда я о семье просила, у меня то ли в мыслях, то ли перед глазами возникло лицо Ирины Антоновны. А через две недели, поверить трудно, я уже жила в ее семье. Как это объяснить? Сама не знаю...

- А кто эта женщина?

- Ирину Антоновну в нашем городке все знали. Умная!.. На всякий вопрос - ответ. Три высших образования, докторскую защитила. И веселая, и добрая. Я не раз думала: почему я не дочь, она не мама? Я иногда денег у них просила - на водку для ночевки. Дочь ее давала. А тут прихожу, дочери нет, а Ирина Антоновна говорит: «Денег нет. Но ты можешь пожить у нас на даче. Поехали». День мы там с ней пробыли. Думаю, уедет - ведь напьюсь. А она, видно, почувствовала: «Поедем со мной, чайку попьем». Приехали, она в ванну меня послала. А я сразу все с себя сняла, замочила - чтоб тут остаться. Она и это поняла и рассмеялась... Так я в этой семье стала жить. Ирина Антоновна даже меня прописала, представляете? Святая женщина... Хотя ее отговаривали - какая слава-то у меня была. А некоторые даже нашептывали, что опять видели меня пьяной. Хотя я как порог их дома переступила - так и отрезала этот алкоголь навсегда. 10 мая мой второй день рождения. Я отмечаю его уже 11 лет.

- Да что ж такого было в этом доме, что так вас перевернуло?

- Семья. Нормальная семья, понимаете? Бабушка, большой души человек, внук, Илюше тогда шесть лет было, мы с ним так подружились, так играли, возились, будто и мне шесть лет. А бабушка все стул за мной двигала... (Светлеет лицом, улыбается.)

- Какой стул?

- Ну, я поем, встану, а стул к столу не придвигаю - откуда мне было знать, что так делать надо? Так она только один раз мне сказала об этом. А потом, когда я забывала, молча стул ставила на место. Они меня жалели, старались ненароком замечанием не обидеть. Ну, а уж как я старалась... Знаете, когда бабушка умирала, она сказала Ирине Антоновне: «Я ухожу спокойно - с тобой Лена». (Замолкает.) Ирина Антоновна год назад умерла. Долго болела. Я возила ее в Саратов, в Москву на операцию, носила ее на руках, силы у меня немереные, каждые два часа постель меняла, ни одного пролежня, ни одного прыщика у нее не было... Как-то одна медсестра сказала: «Никогда не видела, чтоб так дети за мамой ухаживали. Это ж ваша мама?» Я ответила: «Да». Но называть Ирину Антоновну мамой я не называла. Я же знала, что моя мама жива.

- Продолжали искать?

Лена в Шиханах, у друзей на даче.

- Куда только запросы не посылала. Мне Ирина Антоновна помогала, другие люди - из загса, из милиции. Хороших-то людей больше, чем плохих. Наконец, пришла бумага с адресом: Тула, улица Буденного, дом 79, квартира 3. И я сразу: еду! Но друзья меня одну боялись отпускать.

- Да? Почему?

- Всякое случается, когда брошенные дети уже взрослые со своими матерями встречаются. А они знали мой характер. Уже недавно одной врачихе врезала, которая, несмотря на то, что должна была, к Ирине Антоновне после операции не приходила. Ну, я, конечно, сначала просила ее: «Уволься, уйди, ты не врач» - и главврачу заявления писала. Но она хоть бы хны. Ну, я ей и врезала.

- Вы к маме ехали с обидой, злостью, упреками?

- Все это было, конечно, но раньше. А тут... Думала, вот куплю ей красной икры - пусть увидит, что не пропала я без нее. Ну, такая месть, что ли... А увидела маму... (Молчит.) Ее дома не оказалось, дверь открыла соседка, у них коммуналка, я ее вопросами засыпала. Выяснилось, что у меня есть старший брат, родная тетка - представляете? Они в Тарусе живут, мать навещают. А мама сейчас в больнице. Я в больницу... И что я вижу? (Отворачивает голову, пытаясь скрыть слезы.) Лежит несчастная пожилая женщина, почти не говорит - инсульт. Но так похожа на меня!.. (Плачет.)

(Молчим обе.)

- Потом позвонила я в Тарусу. И меня как обухом по голове: «Какая еще дочь? Нас только трое из всей родни». Получается, я самозванка? Ну, тут меня и долбанул депрессняк... Но я звонила в Тулу, говорили, дела у мамы шли на поправку. И вдруг слышу: маму сдали в интернат для престарелых. Как? Знаю я, что такое эти казенные учреждения... Решилась: звоню в Тарусу. И вдруг слышу: «Леночка, дорогая, мы хотим с вами встретиться!» У меня и сейчас мурашки по телу... Оказывается, мама мое рождение от них скрывала.

- А почему они маму в интернат-то сдали?

- У тети комнатка - ни воды, ни отопления. У брата тоже комнатка - и тоже ни воды, ни отопления. Он, считай, полжизни в тюрьме провел. А тетя Таня работает в этом интернате. Но пошла я туда, посмотрела, в каких условиях моя мама лежит... И сразу решила - маму к себе заберу.

А сколько же их, вполне благополучных, бросают своих любящих старых матерей лишь потому, что их старость для них только обуза! Елена Тимохина не из благополучных. Чтобы переехать поближе к наконец-то обретенной родне, купить жилье для себя и мамы, нужны деньги. Но какие у сапожника накопления? А в очереди на предусмотренную государством программу отселения из секретных, закрытых городов она 176-я. Это не месяцы даже - долгие годы. Неужели не найдутся хорошие добрые люди, готовые помочь? Ведь их, считает Лена, несмотря ни на что, больше, чем плохих.

- Я должна, должна маму забрать!

Вот так... Словно и не было того страшного конского копыта, повисшего над ней в младенчестве, и снов под детдомовской кроватью, и прожженной единственной юбки в девичестве, и тяжких лет алкогольного морока, и того страшного молитвенного крика в чистом поле, и многого другого, что никогда не смогут рассказать люди, выросшие без родительской любви и ласки.

- Лена, а мама-то согласна с вами жить?

- Я ее спросила. Она закивала головой, улыбнулась, а у самой слезы по щекам катятся... А тетя Таня потом мне сказала, что это была первая ночь в интернате, когда мама спала спокойно. Словно какая-то ноша с ее души свалилась.

А она, Елена Тимохина, эту ношу на себя приняла.

Перечитала я потом полузабытых с юности «Трех товарищей», ее «главную по жизни» книгу. Все было так далеко от нашей жизни - и вместе с тем так близко. Потому что человеческое благородство остается благородством во все времена.

Информация взята отсюда:   Ссылка на сайт