Попадая впервые в детский дом или интернат для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, сталкиваешься с таким количеством никем не решаемых задач, что сразу сложно определиться, во-первых, за что браться прежде всего, а во-вторых — какие из этих задач и проблем действительно входят в компетенцию психолога. Зачастую трудно бывает сказать, что вот это, мол, не моя работа, или, наоборот, объявить то или иное направление в воспитании ребенка приоритетным. Пожалуй, без активного участия психолога в жизни детского дома сегодня не обойтись ни одному учреждению. К примеру, такие очевидные лежащие на поверхности проблемы, как острый дефицит общения с заинтересованным взрослым, неумение конструктивно решать возникающие конфликтные ситуации, плодотворно сотрудничать со сверстниками, различные нарушения поведения, уплощенные эмоции, суженный кругозор (часто — в сочетании с различными нарушениями познавательных функций), отсутствие адекватной самооценки, — они, к сожалению, никем пока не решаются.
Серьезной и относительно новой проблемой является также неоднородный состав детей: часть из них всю свою жизнь провели в учреждении, так как от них еще в роддоме отказались родители, другие же дети (и их становится все больше) попадают в интернат или детский дом с улицы либо из крайне неблагополучной семьи. Вот типичные рассказы таких детей о своем детстве (рассказы подтверждаются материалами из личных дел).
Ира В., 1988 г. р.: Все бегали с братом, из дома убегали. Как-то я, мой брат, моя двоюродная сестра шли, а там сидели три бабы, а мы как бомжи были. Они стали нас расспрашивать, мы все рассказали. Одна из них говорит: «Пойдем ко мне домой, я вас одену, накормлю», мы пошли, а сама нас в ментовку отвела. Менты домой позвонили, сказали, что нас сейчас привезут. Дома все убрали, стол накрыли, менты говорят: «Что вы убегаете, у вас тут так хорошо», сели попили, поели и ушли. А нам дома вломили по первое число...
Сережа Г., 1987 г. р.: Мать с отцом как напьются, совсем как звери становились, били нас, заставляли бутылки собирать, а нам кушать хотелось, мои сестры плакали сильно. Я сначала в милицию ходил, просил нас пристроить куда-нибудь, но там не верили. Тогда стал брать сестер, на вокзал ездили, там деньги просили. Потом я в больницу попал (с острым перитонитом. — А.Ф.), сестер совсем сильно избили, и нас забрали из дома, так мы тут и оказались.
Очевидно, что если дети, выросшие в учреждении, просто не имеют никаких представлений о семейной жизни, то дети из асоциальных семей много лет наблюдали отрицательную, неподобающую модель отношений, подвергались жестокому обращению, зачастую были вовлечены в употребление спиртных напитков. Степень пережитого ими психологического и иного насилия такова, что у многих детей, попавших в детский дом в 7—9 лет, после нахождения в притоне наступает «охранительное забывание»; такие дети часто говорят, что первое, что они помнят, — это как их привезли в детский дом. Таким образом, если в первом случае мы имеем дело с последствиями многолетней депривации, то во втором — с последствиями многолетнего жестокого обращения и/или пренебрежения основными нуждами. Представляется, что этим двум группам нужна несколько разная помощь (коррекция, восполнение и реабилитация), хотя тут, разумеется, не может быть и речи о том, что кому-то помощь нужнее.
Что больше всего любят сами дети, чего они ждут от психолога? В первую очередь доверительного общения «один на один», и лучше в отдельной комнатке, хотя бы полчасика. И дальше дело взрослого — использовать эти пресловутые полчаса на благо ребенка. Так как по штату психолог часто один на 50-60 детей, то ему приходится как-то выворачиваться из этой ситуации, если только он хочет, чтобы детям действительно была от него какая-то польза. Можно искать и находить разные решения, ведь ясно, что полчаса внимания в неделю — это не то что мало, это совсем ничего. Можно привлекать студентов-волонтеров, которые помимо проведения групповых занятий будут еще и разговаривать с детьми; можно использовать «дистанционное» общение — переписку с детьми, а в критических случаях — и телефонные разговоры. Можно также водить детей в храм на исповедь, чтобы потребность в рассуждении о своих недостатках и об их «исправлении» реализовалась там. Все эти способы (и наверняка много других) помогают решать попутно целый ряд задач, но дефицит общения они восполняют только по принципу «лучше мало, чем ничего».
Следует особо остановиться на важности пребывания в церковной общине, в храме, так как это не просто позволяет в какой-то мере уменьшить дефицит общения, но и способствует расширению опыта общения с людьми разных возрастов, а общение с думающим, умеющим работать с детьми священником положительно влияет на формирование у детей-сирот образа отца. Также пребывание в общине, наблюдение в естественной для верующего человека обстановке храма за супружескими парами и семьями с детьми помогают детям создать более или менее адекватные представления о нравственной православной семье.
Надо заметить, что часть детей, лишенных прежде всякой возможности пообщаться, не только рады любой минутке, но и открывают постепенно в себе самих способность к действительно глубокому общению. В каком-то смысле за них можно не волноваться — они, улучив момент, поймав тебя за руку в коридоре или провожая до метро, сразу же, без предисловий, способны начать обсуждать то, что их волнует, делиться своими сокровенными размышлениями:
«Меня беспокоит, что я очень плохо выражаю свою мысль, не могу объяснить, что я имею в виду»;
«Скоро выходить из детского дома, а я не знаю, кем я хочу стать после ПТУ. У тебя есть справочник профессий?»;
«В детстве я верила в Бога, а теперь как-то не знаю... Да, я уверена, что Он есть где-то на небе, но мне кажется, что моя жизнь очень далека от Него. А иногда вообще о Нем не хочется думать»;
«А что вы вечером делаете с мужем, о чем разговариваете? Я боюсь, вдруг я выйду замуж, а разговаривать мы не будем, будем только телик смотреть, как вот здесь».
Эти дети, с другой стороны, с легкостью откликаются на то, чтобы поработать, «позаниматься», обсудить предложенную им тему. Но таких детей меньшинство. А многие, вертя в руках игрушку или головоломку, будут сидеть молча, просто наслаждаясь тишиной и присутствием взрослого; другие рвутся поговорить, но или не умеют толком, или им нужно время для того, чтобы раскрыться, — а где его взять, это самое время? Так и уходят несолоно хлебавши.
Вторая излюбленная всеми детьми форма взаимодействия с психологом — это групповые занятия игрового или творческого характера. На этих занятиях мы, как правило, стараемся уделить основное внимание расширению представлений о разных способах взаимодействия и о различных жизненных ситуациях, а также отработке умений и навыков конструктивного и плодотворного сотрудничества, предлагая детям все новые варианты совместного делания. Именно это (а также способность к доверительному общению) представляется нам залогом будущей успешной адаптации. На таких занятиях незаменимую помощь оказывают студенты-волонтеры, благодаря которым увеличивается количество взрослых (в расчете на одного ребенка), возникает возможность продуктивной работы в малых группах, расширяется опыт общения с людьми разных поколений и многое другое.
Но, к сожалению, атмосфера доверия и открытости — очень хрупкая и тонкая. Ее легко можно разрушить, тем самым свести на нет не только все усилия психолога и группы помощников, но и причинить детям почти непоправимый вред, если в детском доме нет взаимодействия специалистов, работающих с детьми, если разные специалисты взаимодействуют между собой по принципу «лебедь, рак и щука».
С прискорбием хочу заметить, что за примерами далеко ходить не приходится, причем случаи полной раскоординации работы специалистов в стенах одного детского дома — это, по моим наблюдениям, скорее правило, чем исключение. Не готовы к совместной согласованной работе ни воспитатели (часто не имеющие специального образования), ни педагоги дополнительного образования (которые предпочитают решать только собственные задачи, не видя общих целей), ни администрация. В целом это связано с уже сформировавшимися негативными стереотипами, с так называемым профессиональным пессимизмом.
Начинается это с мелочей, с просьб такого рода (исходящих от директора с дефектологическим образованием): «Вы не могли бы покопаться в своих психологических книжках и доказать, что такой-то — имбецил? А то нам уже дважды на комиссиях отказали в этом диагнозе, а он нам тут так надоел!»
Конечно, совсем уж незначительным пустяком видится то, что, несмотря на наличие в детском доме театрального кружка и рисования, психологу при появлении такой необходимости приходится самому ставить спектакли («Это же вам нужно», — слышишь от руководства), расписывать с детьми пасхальные яйца и рисовать открытки к празднику. Дело совсем не в моих амбициях (благо я имею некоторое начальное художественное образование), а в том, что результативность нашей работы весьма бы повысилась, если бы все мы лили воду на одну мельницу. А потому на всех праздниках мы наблюдаем скучные и бессмысленные постановки — наследие советских лет, которые не могут научить чему-то хорошему ни зрителей, ни детей-участников, задействованных в них.
Далее хотелось бы упомянуть о таких проблемах, как физические наказания (ремень и лишение ужина для младших детей), госпитализация в психиатрическую больницу на четыре с половиной месяца со следующей аргументацией: «Тут и так проблем хватает, пусть воспитатели хоть отдохнут немного от него». Лечащий врач этого ребенка в больнице сказал мне в частной беседе: «Я вообще не понимаю, почему психиатрическая больница рассматривается некоторыми педагогами как наказание для ребенка, которого они помещают сюда на четыре месяца. Мы тут даем ему витамины, и все. Да и что может совершить ребенок, чтобы взрослому в голову пришла мысль так его наказать?»
Я твердо убеждена, что ни физические наказания (их допустимость — это отдельный разговор), ни длительные необоснованные госпитализации, ни постоянное повышение голоса не способствуют улучшению общего состояния ребенка, укреплению в нем доверия к окружающему миру, стабилизации его эмоционального состояния, минимизации проявлений агрессии и деструктивного поведения и, наконец, его духовно-нравственному развитию и последующей успешной адаптации. Касаясь последнего пункта, хочется сказать, что никакие самые блестящие тренинги не смогут вытеснить у ребенка ту модель поведения и решения всех проблем с позиции силы и агрессии, которую он вынужден ежедневно наблюдать. Поэтому невольно возникает вопрос: не является ли основной задачей психолога в детском доме работа с воспитателями? И насколько продуктивной может стать такая работа при отсутствии поддержки со стороны администрации?
Говоря об администрации, хочется рассказать, как во время застолья, по случаю юбилея одного из директоров интерната, я стала свидетельницей любопытной беседы на тему:
«А зачем вообще нужен психолог?» Все присутствовавшие директора интернатов (их было 12 человек) дружно сошлись во мнении, что раз положена ставка психолога, то придется его терпеть. Но надо стараться находить такого человека, который (sic!) «будет как можно меньше вмешиваться в воспитательный процесс и говорить нам, что лучше для ребенка; мы сами столько лет с детьми проработали и как-нибудь уж сообразим, что для них лучше!». «А психолог пусть себе картиночки с детьми рисует», — приговаривали они с иронией. При таком подходе не приходится говорить о том, что наилучшего результата (или, лучше сказать, хоть какого-то результата) мы сможем достигнуть, если только будем действовать слаженно, согласованно, скоординированно и действительно в интересах ребенка. Хотя, есть и наша, психологов, вина, в том, что мы не объяснили, не показали, не доказали, «зачем же мы нужны».
И последнее, о чем хотелось бы упомянуть, это взаимодействие с ПМСЦ. В нашем случае оно состояло в том, что психологи из этого центра приезжали вместе со студентами-практикантами и проводили обследование детей, используя различные методики. Результаты этих обследований мы так и не увидели, зато могли наблюдать за самим процессом. Особенно запомнился один факт: несмотря на интеллектуальную недостаточность детей, все опросы проводились фронтально. Дети потом делились с нами своими впечатлениями: «Нам сказали выбирать какую-то букву, я все время «В» писал, меня ведь Вова зовут» или: «Надо было выбрать слово в пару к слову «больной». Я выбрал «госпиталь», потому что «столовая» не подошла. Ань, а что такое «госпиталь»?». В то же время это сотрудничество могло бы стать гораздо более результативным и полезным, будь оно продуманным.
Подытоживая все вышесказанное, хочется внести некоторые конкретные предложения, а именно:
• Увеличить количество ставок психолога, что позволит решить следующие задачи:
— отдельно работать с двумя категориями детей-сирот (дети из
неблагополучных семей и дети учреждений);
— повысить эффективность работы психолога с детьми-сиротами за счет увеличения времени, приходящегося на каждого ребенка.
• Разработать теоретическую базу и организовать сотрудничество со студенческими объединениями волонтеров, с религиозными и другими общественными организациями в целях улучшения социализации детей-сирот и расширения их опыта общения.
• Повысить эффективность сотрудничества с ПМСЦ (возможно, разработать специальные стандарты или программы для плодотворного взаимодействия).
• Разработать специальные программы тренингов для воспитателей и педагогов дополнительного образования, работающих в учреждениях для детей-сирот, включающие как отработку навыков работы в команде при согласованном взаимодействии разных специалистов, так и теоретическую часть, посвященную изучению психологических особенностей детей-сирот и преодолению стойких негативных стереотипов.
• Провести серию специальных занятий с директорами и заместителями директоров, направленных на осознание необходимости работать всем специалистам в команде, чтобы добиться согласованного подхода к воспитанию детей-сирот, который более способен дать положительный результат, чем подавляющая абсолютная власть администрации.
Материал взят отсюда: Ссылка на сайт